Компиляция лекций, прочитанных Рудольфом Штейнером
с 27 декабря 1910 г. по 1 января 1911 г. в Штутгарте
Чтобы понять ход исторического развития в целом необходимо, прежде всего, разобраться со становление человека, как такового. Когда мы говорим об истории и исторических личностях, мы, будучи людьми материалистической эпохи, убеждены в том, что в ходе истории действуют только импульсы и намерения данных лиц. Однако это не так. В сущности, мы можем понимать людей только трёх последних тысячелетий. Платон, Сократ, может также Фалес и Перикл, – это люди, которых можно ещё понимать, как похожих на нас. Но если идти дальше назад, то эта возможность понимать людей по аналогии с современными людьми, прекращается. Исходя из современных представлений, уже нельзя понимать ни Гермеса, ни Заратустру, ни Моисея.
Когда мы выходим за пределы тысячелетия, предшествующего христианскому летоисчислению, мы должны считаться с теми более высокими силами, которые стоят за конкретной исторической личностью. И без знания этого явления мы не сможем понять ход исторического развития.
Мы различаем пять эпох в постатлантичский период. Первая эпоха, наступившая после атлантической катастрофы – древнеиндийская, простиравшаяся далеко в глубь тысячелетий и о ней в современной науке нет почти никаких данных. Второй была – древнеперсидская, о которой тоже мало что известно. О третьей – египетско-халдейской (вавилонской) сохранились некоторые документы, и мы можем представить её гораздо лучше. Соответственно, четвёртая – греко-латинская и наша – пятая, нам известны лучше всего.
Если к греко-латинской мы можем подходить с позиции нашего восприятия, то, говоря о более ранних эпохах, необходимо изменить подход к истории, применить другие масштабы – мы должны искать позади отдельных личностей духовные силы, которые представляют собой сверхличное и которые действуют через личности людей, как через свои орудия. Мы можем видеть человека, который стоит на физическом плане, а позади него действует существо из высших иерархий, которое как бы сзади держит этого человека и ставит его на место, на котором он должен стоять в развитии человечества. Такие события, позади которых стоят силы высших иерархий, человечество внешне могло выразить только посредством мифов.
Для примера можно разобрать один из древнейших мифов дошедших до нас (естественно с большим сокращением), миф, рассказывающий о становлении вавилонской культуры, т. е. повествующий о важнейшем событии египетско-халдейской эпохи. Это миф о легендарной личности, которую мы в реальном смысле можем назвать богочеловеком – Гильгамеше, правителе города Урука (Ур или, как названо в мифе Эрек – шумерская цивилизация: располагалась в верхнем течении Тигра и Евфрата). Он обретает друга Эабани, который по отношению к Гильгамешу выглядит низшим, т. к. одет в звериную шкуру, однако в его дикости жила боговдохновленность, древнее ясновидческое сознание. Гильгамеш и Эабани правят вместе, и в городе наступает мир и процветание. Затем соседний город (Киш) похищает из города Гильгамеша богиню города Иштар. Оба правителя предпринимают поход против города-похитителя, побеждают и возвращают богиню а город. Далее разыгрывается интересная мистерия: Гильгамеш не понимая природы богини, обвиняет её в «неверности» (я стараюсь сказать короче, поэтому упрощаю текст) и Иштар жалуется на него Верховному божеству Ану. Ану посылает на землю быка, с которым должен сразиться Гильгамеш (вспомните Минотавра) и т. д. В результате всех событий Эабани умирает, и Гильгамеш впервые задумывается о смерти. Он узнаёт о бессмертном Ксисуфре, который живёт далеко на Западе и тогда Гильгамеш начинает свой трудный путь на Запад.
Этот путь на Запад есть ни что иное, как Путь Посвящения, как странствие за тайнами древней Атлантиды, за знанием тех событий, которые лежат до великой атлантической катастрофы. Он должен миновать врата, которые охраняются громадными скорпионами (Селкет), войти в царство смерти и там он встречает Ксисуфра, который объясняет ему, что в постатлантическую эпоху все люди должны осознать понятие смерти. Гильгамеш проходит определённые испытания, чтобы иметь знания о своей вечной основе и проникнуться сознанием бессмертия. Он проходит это посвящение, но в упрощённом виде и не до конца, в очередной критический момент к нему является дух Эабани и между ними устанавливается связь. Осознавая связь этих двух существ: воплощённого Гильгамеша и развоплощённого Эабани, мы узнаём, каким способом могло возникать сознание связи с духовным миром для культуры египетско-халдейской эпохи.
Мы видим, с одной стороны, в Гильгамеше настоящего основателя халдейско-вавилонской культуры и действующую позади него божественную духовную сущность, разновидность Духа Огня (архангел). И затем рядом с ним другую индивидуальность, молодую душу, Эабани, индивидуальность, которая позднее спустилась в земные воплощения и поэтому ещё не потеряла память о своём космическом прошлом. От обмена тем, что знают эти двое, зависит вавилонско-халдейская культура, и мы видим, что вся вавилоно-халдейская культура есть производная оттого, что идёт от Гильгамеша и Эабани. В халдейско-вавилонскую культуру включаются ясновидение богочеловека Гильгамеша, и ясновидение молодой души Эабани.
Этот процесс, в котором двое, необходимые друг другу, действуют рядом, отражается в более позднем, четвёртом периоде, в греко-латинском, причем на физическом плане. Таким образом, более духовный процесс отражается на физическом плане, когда человечество спустилось очень глубоко вниз, когда оно уже не чувствовало более сопринадлежности человеческой личности и духовно-божественного мира. В тот день, когда человек лишь для того, чтобы передать своё имя потомству (Герострат), бросает факел в храм святилища Эфеса, в тот же день родился человек, который целиком личность. Как тень Гильгамеша стоит Александр Великий в четвёртом, греко-латинском периоде, как проекция духовного на физический план. И Эабани, спроецированный на физический план, – это Аристотель, учитель Александра Великого!
Александр и Аристотель стоят рядом, подобно Гильгамешу и Эабани в своих предыдущих воплощениях. И мы видим, как Александр Великий переносит то, что было дано Гильгамешем халдейско-вавилонской культуре, в первую треть четвёртого постатлантического периода, но только переведённое в законы физического плана. Как последствие деяний Александра, на том месте, где находилась арена египетско-халдейской культуры, основывается Александрия, чтобы быть помещённой, как раз там, где так мощно был представлен третий, египетско-вавилонско-халдейский период. И все должно было встретиться в этом александрийском центре культуры. Там действительно, постепенно сошлись все культурные течения постатлантической эпохи, которые должны были встретиться. Они, как в центре, встретились именно в Александрии, на том месте, которое было установлено на арене третьего культурного периода, но имеет характер четвёртого периода. Там действовали великие учёные, там сливались, прежде всего, три наиболее существенных культурных течения: древнее языческо-греческое, христианское и Моисеево-еврейское. Они были в Александрии вместе, они действовали там одно в другом.
И немыслимо было, чтобы культура Александрии, построенная целиком на личности, могла быть введена в действие иначе, чем существом, охваченным личным началом, каким был Александр Великий. Ибо именно через Александрию, через этот культурный центр все то, что было раньше сверхличным, что раньше повсюду вздымалось от человеческой личности в высшие духовные миры, приняло личный характер. Отныне мы уже мало видим силы, которые из высших иерархий направляют человека и ставят его на нужное место. Все различные мудрецы и философы, действовавшие в Александрии, являют древнюю мудрость, всецело перенесённую в человечески-личное; из них всюду гласит личное – в Александрии действуют личности.
Но вернёмся к Гильгамешу, который является старой душой, т. е. прошедшей большое количество воплощений на земле. Такая старая душа по своей природе связана с тем, что принадлежало к наиболее передовым духовным элементам и духовным факторам того времени; с тем, что для того времени светило далеко в будущее. Итак, Гильгамеш, имеет рядом с собой человека, Эабани, который благодаря своей молодой душе обладал ещё древним ясновидением. Ему даётся Эабани в помощь, чтобы он мог ориентироваться в сверхчувственном пространстве.
Богиня Иштар
Я уже говорил, что богиня города Иштар была похищена, но чтобы ориентироваться в истории надо понимать, что за этим похищением скрывается нечто подобное тому, что скрывалось за похищением Елены. Надо понимать, что в древние времена и даже ещё в Древней Греции общий дух, Я – народа, Я – племени жил и действовал в отдельных личностях народа. Жрецы древних мистерий управляли общими духовными делами города, и храм был обителью Я-города, групповой души. Там было её центральное местопребывание, и жрецы храма были ее слугами. Они были теми, которые через инспирацию принимали поручения этой групповой души, – что называлось оракулом, – и выносили их в мир, чтобы произошло то или иное. Разыгрывались войны за обладание тайнами таких храмов. Перед вами реальное событие – богиня города Иштар, душа народа Урука, похищается соседним городом. Жрецы храма взяты в плен, т. к. соседи, таким образом, стремились завладеть священными тайнами, а через это – и силой данного города.
Я уже говорил, что Гильгамеш упрекает Иштар, но кого же на самом деле он упрекает в неподобающих связях? Обращаю ваше внимание, что Гильгамеш, благодаря общению с Эабани, развил в себе ясновидческую силу. Если вы вспомните, что представляла собой Иштар, о чём я говорил выше, вы поймёте, что упрёки Гильгамеша относились к предыдущему опыту его собственной души, т. е. он, по сути, разговаривает с тем, что разыгрывается в глубине его собственной души. Следовательно, то, что происходило в душе Гильгамеша, и через что он получил внутреннюю проникновенность, ту внутреннюю полноту души, в которой нуждался, чтобы стать основателем вавилонской культуры, всё это передаётся нам в мифе.
Следует помнить, что реинкарнация не такое простое событие в развитии человечества, как некоторые предполагают. Конечно, это факт, что человек вновь воплощается, что то, что называется ядром его существа, появляется во все новых инкарнациях; также верно, что существует причинная связь между жизнями, также есть закон кармы, который, так сказать, выражает эту причинную связь. Однако за пределами этого существует ещё нечто другое, – и лишь это другое ведёт нас к пониманию хода исторического развития человечества. Более или менее в каждой инкарнации – и в особенности, у ведущих лиц в истории – в человеческую жизнь постоянно вторгаются весьма значительные другие силы и пользуются человеком, как орудием. Отсюда можно заключить, что непосредственный, исключительно в самом человеке заложенный кармический ход жизни, модифицируется на протяжении инкарнации.
Можно говорить о некоторой закономерности того, каким образом в постатлантические эпохи, вплоть до настоящего времени, влияние других миров и индивидуальная карма человека находятся в связи друг с другом. Итак «я» человека во время древнейшего индийского периода развивается в эфирном теле; во время персидского – в астральном теле; египетско-халдейского – в душе ощущающей; греческо-латинского – в душе рассудочной; и в нашей культуре – в душе сознательной. В шестом культурном периоде люди разовьются дальше, и душевное человека в некотором роде врастёт в Манас; в седьмой, последней постатлантической культурной эпохе развитие достигнет своего рода врастания человека в Жизнедух или Буддхи; а то, что могло бы врасти в Атма, разовьётся лишь в более позднее время, после великой катастрофы, которая завершит нашу постатлантическую цивилизацию.
Теперь обратим внимание на то, что в первый период, индийский, человек по отношению к своему развитию был ещё ниже того, в чем живёт «я». В сущности, древнеиндийская, до-ведическая культура была, в основе своей, инспирированной культурой, т. е. культурой, которая как бы вливалась в человеческую душу без той работы «я», которую мы знаем сегодня, как работу наших мыслей и наших представлений. Начиная с египетско-халдейского культурного периода, человек должен активно пользоваться своим «я». Он должен посредством внешних чувств обратить свое «я» в область внешнего мира, чтобы оно получало впечатления; он до некоторой степени должен принимать собственное активное участие в продвижении вперёд. В будущем человеческая индивидуальность возвысится до работы в Атмане. Эта работа будет собственной работой человеческой души, ядра человеческого существа.
Если мы хотим описать, что происходило в эфирных телах индийских душ, то мы можем сказать: там работало как бы ещё затемненное, в сумеречном сне покоящееся сознание «я», работал Атман в эфирном теле. Мы вполне можем сказать, что древнеиндийская душа была ареной, на которой протекала сверхчеловеческая работа, работа высших существ в эфирном теле древних индусов. И то, что тогда вводилось в эфирное тело, была та работа, которой человек достигнет позднее, указанным образом, когда Атман станет работать над эфирным телом. Затем в древней персидской культуре Буддхи или Жизнедух работал в астральном теле, в теле ощущений. А в египетско-вавилоно-халдейской культуре работал Манас или Самодух в душе ощущающей (прошу отметить, что наш период – пятый и он зеркален этой культуре). Таким образом, в третьем периоде человек, хотя и в меньшей степени, чем раньше, всё ещё являлся пассивной ареной для работы Манаса в душе ощущающей.
Только в греко-латинской культуре человек вступает вполне активно в свою собственную душевную жизнь. В греческой культуре работает фактически «я» в «я», т. е. человек как таковой в человеке. Именно об этом мы говорили, когда рассказывали об Александре Великом и упомянули, что он именно личность. В этот период душа имела задачу, – и особенно встает это перед нами при рассмотрении души вавилонян, – низвести сверхличное в личное, духовное – на физический план. У греков и, позднее у римлян больше всего отступает назад то, что может быть дано индивидуальности только из высших миров; зато вперёд выступает то, что человек, как своё собственное человеческое, выражает в своей личности.
Поговорим немного о Вавилоне. О, этот народ, Вавилона! Именно вавилоняне начали путь из духовного мира на нашу землю – это была их миссия, их задача, но прежде, следует упомянуть о древней (5-6 тысяч лет до Р. Х.) мощной культуре, которую смело можно назвать пра-вавилонской. Я говорю о шумерах, которые жили в областях, где позднее действовали вавилоняне и ассирийцы – верхнее течение Тигра и Евфрата – современная Турция. Этот народ со всем тем, что он мыслил и духовно творил, а также и с тем, что он совершал внешне, принадлежал к сравнительно ранней ступени культуры постатлантического развития. История Гильгамеша относится к этому периоду, и мы уже немного коснулись представлений людей того времени через Гильгамеша и Эабани, а также упомянули, что именно Гильгамеш стал основателем вавилонской культуры. Следует добавить, что в этом народе жили духовные предания высокого значения, что существовала великая мудрость, но весь образ мышления и весь строй жизни в душе и духе был у этого народа совсем иным, чем у людей более поздних эпох, и это надо помнить.
В те времена, хотя и с некоторой дифференциацией, существовал всё-таки своего рода общий элемент речи, который мог быть понятным на всём тогда известном земном круге, но более проявлялся у наиболее духовных людей – шумеров. Душа людей того периода при определённом тоне, при звуке чувствовала нечто вполне определённое, т. е. определённые звуки и тона вызывали вполне конкретные образы. Даже в тех именах, которые я приводил: Гильгамеш, Иштар, Ишулану и т. п. чувствуется, что эти имена не могли иметь иных звуков, т. к. У, И, А, Ш могли однозначно относиться лишь к чему-то определённому. В эти древние времена вещь нельзя было обозначить иначе, как только используя совершенно определённую совокупность звуков. Так, что язык в древние времена, – а в древнем шумерском языке был отзвук этих древних времён, – был чем-то совершенно определённым, так что он просто по природе души был понятен тем, кто его слышал.
Но затем народ Вавилона имел как раз своей задачей низвести эту живую духовную связь человека с духовным миром в личное, туда, где личность опирается сама на себя в своей единичности. Это было задачей вавилонян – низвести духовный мир на физический план. И с эти связано, что это живое чувство, это духовное чувство языка прекращается, и язык применяется к климату, к географическому положению и тому подобному. Поэтому Библия изображает эти важные факты в виде вавилонского столпотворения, когда все люди, говорившие на общем языке, были рассеяны по земле. И это вавилонское столпотворение мы можем понять духовно, если мы знаем, как в древние времена строили. Повсюду в культовых постройках использовались единицы измерения, взятые у Неба или у человека, что, в сущности, было то же самое, т. к. человек как микрокосм был повторением Макрокосма. Но чем должно это было стать в то время, когда человеческое сознание должно было быть низведено с Неба на землю? Тут единицы измерения брались у самого человека, т. е. у человеческой личности. Это должна была выразить Вавилонская башня. Мы видим, что сначала должен был быть пройден четвёртый период, прежде чем вновь мог начаться подъем. Тогда подняться так просто в духовные миры было невозможно. Это подразумевалось тем, что достигнуть Неба в Вавилоне не удалось, т. к. подняться к нему было ещё нельзя посредством того, что можно было взять из человеческой личности. Бесконечно глубокое заключено в этом мировом символе, в вавилонском столпотворении, из-за которого люди стали ограничены отдельной человеческой личностью. Мы должны почувствовать уважение перед глубоким знанием Неба вавилонянами и перед их великой миссией, состоявшей в том, чтобы из того, что было известно человечеству благодаря духовному миру, из небесных соотношений взять все то, что необходимо было включить в человеческую культуру ради практической внешней жизни.
Если мы хотим изобразить движение культуры от атлантической катастрофы до греческой эпохи и оттуда дальше через нашу, то мы можем сказать: индийская, персидская, египетско-халдейская культуры опускаются вниз, на землю; в греческой культуре находится тот пункт, когда вырабатывается чисто человеческое на физическом плане; затем опять начинается подъём, Но этот подъём таков, что он представляет собой, так сказать, лишь одну ветвь действительного развития и что, конечно, с другой стороны налицо продолжающееся погружение в материализм. Поэтому мы имеем в наше время, наряду с энергичным духовным стремлением вверх, резко выраженный материализм, который глубоко погружается в материю. Эти вещи идут рядом. Материалистическое движение должно существовать как противодействие, которое необходимо победить для развития более высокой силы.
В наш период – пятый – мы должны исполнить обратную задачу – то, что мы выработали нашим «я», то, что мы способны посредством нашей активности принять в себя из впечатлений внешнего мира, мы должны суметь сначала приобрести совершенно человеческим образом (но не остановиться, как люди Греко-латинской культуры которые разрабатывали только лишь человеческое), но затем возносить вверх и вводить в то, что должно прийти. Мы должны, так сказать, взять направление вверх, к тому, что должно прийти позднее, к Манасу. В нашу пятую эпоху все то, что мы приобретаем во внешних впечатлениях и чего мы достигаем через переработку этих впечатлений, отчеканить так, чтобы оно могло получить направление вверх. Основным элементом, которым должна проникнуться современность, чтобы все сознательнее ставить целью нашей работы божественно-духовное, должна быть именно наука о духе, и наука о духе должна пробуждать повсюду импульсы, направляющие снизу вверх.
Я прошу прощения, но хочу сделать небольшое отступление. Я предлагаю подумать над следующим: наш период – пятый и, соответственно он, идущий после Греко-римского, расположенного как бы внизу параболы, стоит уже на восходящей ветви и является зеркальным по отношению к египетско-вавилонской эпохе, поэтому в наше время происходит своего рода повторение этой культуры. Не с эти ли связан такой интерес к Египту? Это первое и второе: именно вавилонская культура пришла к дифференциации, в некотором смысле, Единого языка. А сейчас во всей нашей эзотерической литературе, во всех ченнелингах говорится о развитии Третьего языка. Но ведь Третий язык – язык интуиции, телепатии и есть тот Единый язык, который станет понятен всем без исключения. Получается, что мы по восходящей ветви уже идём к тому, от чего ушли, только с совершенно другим сознанием! (Дополнение составителя.)
Итак, мы говорим о последовательном схождении духа в материю и затем о подъёме его из материи, что начинает происходить сейчас. И теперь вам уже не покажется непонятным то, что говорилось выше, что то, что было воплощено ранее, являлось в физическом мире подобно отображению, в индивидуальность втекали существа высших иерархий. Поэтому, говоря о человеке греческого мира, что он был воплощён в более ранние эпохи, мы должны видеть не только это замкнутое существо, но и стоящую позади него индивидуальность какой-либо высшей иерархии. Так в Греко-латинский период предстаёт перед нами Александр, так предстает перед нами Аристотель. Если мы проследим их индивидуальности в обратном направлении, то от Александра мы должны вернуться к Гильгамешу и сказать: в Гильгамеше заключена та индивидуальность, которая затем появляется спроецированной на физический план как Александр; позади неё мы должны видеть Духа Огня, который пользуется ею, как своим орудием (интересно, что Александр имел высокую температуру тела, никогда не потел, и его тело издавало очень приятный аромат). И в Аристотеле мы видим силы древнего ясновидения, действовавшее в друге Гильгамеша.
Е. П. Блаватская пишет: «Кроме постоянного повторения старой, всегда пребывающей истины реинкарнации и кармы, – оккультисты должны были бы учить цикличности и идущей в ногу с эволюцией реинкарнации, тому роду перевоплощения, таинственного и еще непонятного для многих, не знающих ничего из истории Земли. Всеобщее перевоплощение для каждого индивидуума с промежутками Кама-локи и Девахана – и циклическая сознательная инкарнация с великой и божественной целью для немногих. Те великие характеры, которые как великаны, возвышаются в истории человечества, подобно Сидхарте Будде и Иисусу в духовной области, подобно Александру Македонскому и Наполеону Великому в области физических завоеваний, суть ничто иное, как отражённые образы великих пра-образов, которые существовали не за десятки тысяч лет, а в продолжение миллионов лет подряд с начала Манвантары. Ибо, как сказано выше, за исключением действительных аватаров, эти отображения своих пра-образов, из которых каждый соответствует своему, породившему его пламени, суть те же самые непреломленные лучи (монады), называемые планетарными Духами, которые в эонах вечности светят в качестве их пра-образов. По их подобию родятся некоторые люди, и, когда намечается какая-либо особая общечеловеческая цель, они гипостатически одушевляются своими божественными пра-образами, которые снова и снова выявляются сокровенными силами, направляющими и руководящими судьбами нашего мира.
В анналах как священной, так и светской истории не существует ни одного выдающегося характера, чей пра-образ мы не смогли бы найти в полулегендарных, в полуправдивых преданиях минувших религий и мифологий. Как звезда, которая в беспредельности неба в неизмеримом отдалении сияет над нашими головами, отражаясь в тихих водах озера, так и образы человечества допотопных времён отражаются в тех периодах времени, которые мы можем охватить обращённым назад в историю взором».
Теперь поговорим о том, какие же индивидуальности высших иерархий в каждом из указанных периодов пользовались людьми, как орудиями, чтобы действовать через них. В душу древних индусов, т. е. в ту душу, которая была культурно-творческой непосредственно после атлантической катастрофы, вливали свои силы те существа, которых мы привыкли называть ангелами. Мы будем правы, если скажем, что когда древний индус говорил, когда он выражал то, что приводило в движение его душу, это было так, как если бы через его душу говорила не его собственная «я» – сущность, но ангел.
В следующем периоде – персидском было известно о предыдущем периоде и древние персы знали, что раньше, в индийской культуре действовали «ангелы», которых они называли Изадами, и различалось от 28 до 31 Изада. Они посылали свои лучи, которые соответствовали нервам спинного мозга человека и, соответственно, в персидском периоде эти энергии уплотнились и образовали нервы спинного мозга человека. В свою очередь в персидском периоде уже действовали энергии более высокого порядка, которые мы можем ассоциировать с архангелами (Амшаспандами) и именно они гласили через душу древнеперсидского народа.
У персов мы можем проследить, что наиглавнейшие духи из иерархии архангелов воздействовали на то, что мы можем назвать человеческим организмом, организмом в целом. Конечно, всё это текло и на обыкновенного человека, но знать, как это происходит, проникать в суть дела, могли только те, которые были непосредственными учениками инспиратора древнеперсидской культуры, самого Заратустры. И они знали это действительно, как мы видим в многочисленных изложениях учения Заратустры. Древние персы ясно понимали, что все, что выявляется в человеке, происходит из Макрокосма, и что явления Макрокосма, а именно движение и положение звёзд, имеет таинственную связь с микрокосмом человека. Ученики Заратустры видели, как двенадцать сил идут по двенадцати направлениям от Зодиака, из которых половина обращена к светлой части, т. к. Солнце проходит их днём, а другая половина, к тёмной, тайной. Современная физиология могла бы знать, где находятся двенадцать микрокосмических отображений двенадцати Амшаспандов. Это двенадцать головных нервов, которые выходят из головы; они ни что иное, как то, что возникло через излучение двенадцати макрокосмических сил в человеке и материально в нём уплотнилось. Конечно, в древнеперсидскую эпоху они действовали не впервые, а уже напоследок, чтобы постепенно произвести то, чем является наш разум.
Ведь в историческом развитии человечества все действительно происходит так, что то, что первоначально выступило духовно, вновь встаёт перед нашими глазами при анатомическом вскрытии, потому что вещи, которые раньше были доступны духовному ясновидческому созерцанию, в поле поздние эпохи проявляются материалистически. Конечно, для большей части человечества эти объяснения будут выглядеть безумием. Итак, двенадцать потоков архангельских энергий это тот макрокосм, который вливался в человеческий микрокосм, в существо, которое живёт на земле и которое должно развиваться посредством макрокосмических сил. И, конечно, надо подчеркнуть, что сегодня эти течения видимы, в сущности, как астральные течения, тогда как в атлантические времена, которые непосредственно следовали за Лемурией, и даже в самой Лемурии они могли быть видимы как эфирные течения.
Итак, соответственно, через души вавилоно-халдейского и египетского населения высказывались духи Личности, поэтому в этот период и начинает выдвигаться личность. Это был период работы Манаса в душе ощущающей, о чём мы уже говорили и миф о Гильгамеше даёт наиболее полное представление о становлении личности в начале этого периода, о пути Посвящения и осознании смерти, а также посмертного путешествия души, что так подробно проигрывалось в древнеегипетских мистериях, о которых до нас дошло достаточно много документальных свидетельств.
Хочется заметить, что Египетская книга мёртвых и Тибетская книга мёртвых наиболее полно исследуют понятие бессмертия и путешествия души в загробном мире, а уже в Греко-латинский период в большинстве мифов мы встречаемся со спуском героя в мир Аида и прохождения им через осознание смерти определённого Посвящения. Как говорит анлантический Посвящённый Гильгамешу задача развития собственно личности человека и состоит в познании смерти и бессмертия. Исходя из этого, можно сказать, что наиболее актуальным для наших дней является изживание страха смерти, чем мы с вами и занимаемся, пытаясь разобраться в бессмертии души, её задачах в воплощении и многим другим, что помогает нам обратить свой взор к Небу, а значит выполнять свою миссию, миссию пятой эпохи – возврат к Истоку. (Дополнение составителя.)
После того, как в течение трёх культурных эпох действовали те сущности, которых мы обозначили по порядку, как ангелов, архангелов и духов Личности, последовала та примечательная Греко-латинская культура, которая в особенности дала выражение личности как таковой, действию «я» в «я». Такого выражения внешнего человека, каким он является, живя в физическом мире, того, что есть человек как опирающееся само на себя существо «я», ни видала и никогда более не увидит ни одна эпоха.
Тут появились определённые сущности, которые находятся ступенью выше духов Личности; тут появляются духи Формы. Но откровение духов Формы совершалось иначе, чем откровение духов Личности, архангелов и ангелов. Ангелы и архангелы действовали на внутреннее человека, дух же Личности стоял как бы позади души египтян и вавилонян, побуждая её вынести духовное на физический план. Иначе проявляют себя духи Формы. Они выявляют себя, действуя снизу вверх, как гораздо более мощные духи, которым нет надобности пользоваться только человеком как орудием; они проявляются в царствах природы, что лежат вокруг нас, в конфигурации существ минерального, растительного, животного царства. И если человек хочет узнать духов Формы по их проявлению, он должен направить свой взгляд вовне, должен наблюдать природу, должен вникать в то, что внесли в природу духи Формы. Поэтому в этот период человек не получает прямого влияния, которое действовало бы инспирурующе. Воздействие духов Формы совершается скорее так, что внешняя сторона чувственного мира влечёт человека, что его чувства с радостью, с воодушевлением обращаются к тому, что распростёрто вокруг.
Итак, извне чаруют духи Формы, и один из главнейших – тот, который скрывается за Ягве или Иеговой. И хотя по числу духов Формы семь и они действуют в различных царствах природы, у современного человека имеется способность чувствовать, собственно, только одного из них, которого мы называем Ягве. Если мы продумаем всё это, то станет понятным, что, по существу, в четвёртом периоде человек более или менее покинут в главном направляющими силами – ангелами, архангелами и духами Личности и что он совершенно обращает свой взгляд на внешний мир, на физический горизонт, где обнаруживаются духи Формы.
Следует указать, что приблизительно в VII тысячелетии до Р. Х. наступил особенно важный астрономический момент, важный потому, что, благодаря положению земной оси по отношению к небесным светилам и, соответственно он выразился в таком распределении климатических условий на Земле, что произошла атлантическая катастрофа (она протекала в течение долгого времени). Это было сильнейшее физическое преобразование, это было сильнейшее воздействие из Макрокосма на Землю. Зато влияние на дух человека с этой стороны было тогда самым малым; поэтому в этот период менее значительные силы иерархий начинают оказывать сильное влияние на человека, которое затем постепенно убывает. Так что тем, где духи Формы оказывали мощное возмущающее воздействие на физический мир, они не имели возможности, чтобы воздействовать ещё и на дух человека, так что физическое как бы ушло у человека из-под ног. Но зато как раз во время атлантической катастрофы человек был особенно погружен в дух и только постепенно вошел опять в физический мир в постатлантическое время.
Теперь вам не трудно будет представить себе, что если имелось время, когда было наименьшее влияние на человеческий дух, то может существовать другой момент, когда будет иметь место обратное, когда те, кто могут знать эти вещи, почувствуют обратное – наименьшее влияние на физическое, но зато как раз наибольшее влияние духов Формы на человеческий дух. Этим моментом, когда наступило то, что люди, естественно, замечают меньше, является 1250 год христианской эры.
И этот 1250 год, действительно, исторически необычайно важный. Он совпал с эпохой, которую приблизительно можно охарактеризовать так: Духи чувствовали себя вынужденными точно выявить то, каким образом взгляд человека может подниматься к стоящим над другими иерархиями высшим духовным сущностям; как найти отношение к этим сущностям, которые ощущаются, прежде всего, как Единство сначала через Ягве, затем через Христа, и приложить всё человеческое знание к тому, чтобы раскрыть мистерии Иисуса Христа. Это был момент особенно благоприятный для того, чтобы передать человечеству мистерии, которые непосредственно выражаются в связи духовного с природными процессами. Поэтому мы видим, что этот год есть исходный пункт великой точной переработки того, во что раньше лишь верили, что лишь предугадывали, исходный пункт теперь слишком мало ценимой схоластики. Но затем это был также исходный пункт того откровения, которое нашло выражение в таких умах, как, например, Агриппа Неттесгеймский, и которое выразилось глубже всего в розенкрейцерстве.
Итак, мы можем сказать: существуют два пункта во времени, из которых один может быть обозначен, как великий переворот во внешнем физическом плане, другой же – как переходный момент для всего того, что должно было греметь в мистериях. На этот момент приходится исходный пункт великих откровений и знаковых (символических) событий. В это время воплотились такие удивительные личности, как Юлиан Отступник, который в одном из своих воплощений был посвящён в Элевсинские мистерии и память о них принёс в это своё воплощение, история его жизни и смерти весьма символична. Также в этот период творил Альберт Великий – немецкий философ, теолог и доминиканец, который начал энциклопедическую систематизацию католического богословия, завершенную его учеником Фомой Аквинским. Об этой личности хочется сказать особо, т. к. её предыдущее воплощение было столь символичным и знаковым, что это событие осталось в веках.
Рудольф Штейнер рассказывает об этой личности в начале книги, говоря о духовной символике, казалось бы, обычных событий, происходящих на земном плане, и особо указывает, что подобные события являются знаком, вехой на пути эволюции человечества.
Христианство, которое должно дать человечеству самое великое, являет себя сначала в своих величайших слабостях и со своей личной стороны. А в Александрии должно было быть дано знамение всему развитию человечества и оно было дало.
В древних орфических мистериях была одна удивительная личность, она прошла через тайны этих мистерий; она принадлежала к самым привлекательным ученикам древних греческих мистерий. Она была хорошо подготовлена благодаря определённому кельтскому тайноведческому обучению, пройденному ею в более ранних воплощениях. С глубоким подвижничеством искала эта индивидуальность тайн орфических мистерий.
Ученики орфических тайн собственной душой должны были пережить то, что содержится в мифе о Дионисе Загрее, который был разорван на части титанами, но тело, которого Зевс возвёл к высшей жизни. Как индивидуальное человеческое переживание должно было быть пережито орфиками то, как человек, проходя определённый мистериальный путь, так сказать, изживает себя во внешнем мире, всем своим существом разрывается на части, перестает находить самого себя в себе. Они упражнялись в том, чтобы быть как будто внутри животных, растений, минералов, воздуха, воды, источников и гор, камней и звёзд, других людей, как будто он составляет единое с ними. И, тем не менее, он как орфик должен развить в себе крепкую внутреннюю душевную силу, чтобы, будучи вновь восстановлен как замкнутая в себе индивидуальность, восторжествовать над раздробленностью внешнего мира. Многие ученики орфических мистерий пережили, таким образом, свое растерзание в мире и этим прошли через высочайшее, что в дохристианские времена могло быть пережито, как своего рода подготовка к христианству.
И вот, индивидуальность, которая была в том ученике орфических мистерий, вновь воплощается в четвёртом столетии христианского летоисчисления. Мы находим её в новой инкарнации в Александрии, причём орфические тайны перенесены в личные переживания высшего порядка. Она приходит в качестве дочери великого математика Теона. Мы видим, как в её душе оживает все то, что можно было пережить из орфических мистерий при созерцании великих математических, ясных мировых соотношений. Теперь все это было личным талантом, личной способностью. Теперь даже эта индивидуальность нуждалась в отце-математике, чтобы иметь нечто унаследованное, настолько личными должны были быть эти способности. Ещё слишком велико было в этой душе то, что было отзвуком орфических мистерий, слишком велико, чтобы она могла быть озарена тем иным светом, что исходит от События Христа.
Глубочайшая ненависть – особенно против индивидуальности вновь родившегося орфика – жила в носителях высокого христианского сана в Александрии. И поэтому не стоит удивляться, что индивидуальность вновь воплощённого орфика была оклеветана в приверженности к черной магии. Этого было достаточно, чтобы возбудить чернь против высокой, единственной личности вновь воплощенного ученика Орфея. Она была ещё юная, но, несмотря на ее молодость, несмотря на то, что она должна была пройти через то, что и в те времена в ходе долгого учения представляло для женщины большие трудности, она поднялась к тому свету, который был выше всей мудрости, всего познания того времени.
Удивительно, как в залах, где учила Гипатия, – ибо так звали вновь воплощенного орфика, – как там, в Александрии, на восторженных слушателей сходила самая чистая, самая светлая мудрость. Она повергала к её ногам не только старых язычников, но и таких проникновенных, глубоких христиан, как Синезий. Она имела большое влияние в Александрии, и в Гипатии можно было пережить перенесенное в личность возрождение древней языческой мудрости Орфея.
И поистине символически действовала мировая карма. То, что составляло тайну её посвящения, было действительно проецировано, как тень, на физический план. Этим мы затрагиваем событие, которое действовало символически, и было важно для многого, что совершается в исторические времена. Мы затрагиваем одно из тех событий, которые только внешне являются мученической смертью; они представляют символ, в котором высказываются духовные силы и значения.
Ярость тех, кто окружал архиепископа Александрии, обрушилась на Гипатию в мартовские дни 415 года. Решили избавиться от её власти, от её духовной власти. Самые невежественные, дикие орды из окрестностей Александрии были натравлены – и обманом захватили эту мудрую девушку, когда она садилась в коляску. С неё содрали одежду, поволокли в церковь и буквально содрали мясо с костей. Они растерзали, разорвали её, и совершенно лишенная человеческого облика кровожадная толпа, протащила по городу части её тела. Такова судьба великого философа Гипатии (именно в мистериях Диониса Загрея, Орфических мистериях, переживается учениками подобно, говорилось выше – духовное было спущено на физический план).
Этим, можно сказать, символически указано на нечто, глубоко связанное с основанием Александрии Александром Великим, хотя произошло это лишь много времени спустя после основания города. В этом событии отражены важные тайны четвертого послеатлантического периода, который заключал в себе столько великого, столько значительного и который также то, что он должен был явить, как упразднение и сметание с лица земли старого, выставил перед миром таким парадоксально величественным образом в столь значительном символе, как заклание. Иначе не скажешь – заклание самой выдающейся женщины рубежа четвёртого и пятого веков – Гипатии (415 год).
Она опять пришла в этот мир, как Альберт Великий, как выдающийся, всеобъемлющий и универсальный ум Новой истории, который имеет большое влияние на то, что является соединением естественно научного и философского знания. И уже в этой личности она была призвана вступить на обратный путь – вознести опять всю личную мудрость к божественно-духовному. Таким образом, мы видим, как проникаются в следующие друг за другом инкарнации отдельных индивидуальностей исторические силы.
Ещё на одну вещь, я хотел бы обратить ваше внимание. Во времена, когда общий характер человечества является вполне определённым, в отдельных частях культуры выступает нечто такое, что кажется удивительным, что совершенно отличается от этого общего характера. Я хочу упомянуть кое о чем в этом роде, поскольку оно довольно близко к нашему времени.
В Штейнтаде, близ Страсбурга жил Оберлин. Он был своеобразной личностью и действовал своеобразно на души. Он был ясновидящим, – и после того, как рано потерял жену, он был в состоянии, в самом деле, жить с индивидуальностью этой жены так, как живут с живыми. И вот, он день за днём отмечал, что случилось там наверху, где жила его жена; он заносил это на карту (звёздного) неба и показывал людям, которые были вокруг него. Так что существовало целое сообщество, которое принимало участие в жизни Оберлина с его умершей женой. Странно и неуместно, что на рубеже XVIII и XIX веков помещено нечто подобное.
Но если вы примите во внимание то, что я вам рассказывал, вы увидите смысл этого. Вещи, которые открывались Оберлину, относятся к самому значительному из того, что в этой области происходило в новейшее время. Из таких вещей, которые легко недооцениваются и считаются случайными, мы можем видеть, как включается в наше развитие подобные события, как они могут действовать в общей связи человеческого развития. Ибо люди, которые так вместе собраны, которые толпятся вокруг одной личности, действующей в качестве их руководителя, такие люди в последующих инкарнациях призваны взять на себя определённые задачи! Таким образом, мы видим, как величайшее макрокосмическое воздействие из мировых далей на человеческие души связано с тем, что может произойти на самом маленьком пространстве.
В шестой, завершающей лекции, Рудольф Штейнер подводит итог всему ранее сказанному, и в сокращённом изложении объясняет духовную суть нашего времени.
Теперь мы можем понять, что в определённом культурном отношении возникают периоды подъема и периоды спада, и происходит это так, что когда старая культура переходит во внешнее, медленно и постепенно подготавливается то, что должно ввести в действие более позднюю культуру. Отсюда схематически мы можем представить ход человеческой культурной жизни так: сначала из неопределённых глубин совершается подъем человеческой культуры до некоторой высшей точки, затем видим, как эта культура отливает и при этом медленнее, чем приливала. Но пока этот поток старой культуры растекается, подготавливается новая культура, которая на закате старой культуры была ещё не заметна, чтобы затем со своей стороны начать собственное развитие, свой подъем и способствовать таким же или сходным образом продвижению человечества вперёд.
Относительно Греции, – т. к. наша эпоха зародилась именно в греческой культуре, то это особенно нас волнует, – мы должны сказать теперь следующее. Ей предшествовал третий период; он отхлынул, и пока он отливал, подготавливалась Греция. Итак, во время отлива вавилонской культуры, которая текла с Востока на Запад, на этом маленьком южном полуострове Европы, называемом нами Грецией, было заложено зерно того, что должно было погрузиться в человечество, как поток новой жизни. И хотя мы говорим, что эта греческая жизнь выразила чисто человеческое, то, что человек может найти целиком в самом себе, выразила в самом выдающемся смысле, нельзя думать, что такие вещи не требуют подготовки.
И там, где Греция является внешнему наблюдению так, как будто у неё все возникает только из чисто человеческого, там Греция имеет уже позади ту эпоху, когда она находилась под влиянием учения высоких духовных существ. Только эти духовные существа и дали ей возможность подняться до её чисто человеческой высоты. То, что в недосягаемых по красоте образах Гомера и Эсхила, величественно встаёт перед нами, мы должны рассматривать так, что эти люди перерабатывали в своих душах нечто такое, что было в них сплошь душевным содержанием, сплошь действием «я» в «я», но что сперва было внесено в эти души в священных храмовых центрах высокими существами. То, что выступает перед нами в греческой философии, ясно показывает нам, что лучшее, что эта философия могла дать, была лишь перенесенная в интеллект, в понимание рассудком древняя мудрость мистерий. И с этой точки зрения мы поймём глубокое изречение Платона, который дал грекам столь глубокую философию и, тем не менее, был вынужден сказать, что вся философия его времени ничто перед древней мудростью, которая была получена предками ещё из царства духовных миров. И, несмотря на то, что Аристотель стоит, так сказать, у последних врат древнего потока, в Аристотеле ещё дышит нечто из того, что было достоянием древней мудрости.
И если мы представим себе, как из неведомых глубин, – пока вавилонская культура еще только отливает, - поднимается греческая культура, тогда мы сможем понять полное действие того, что древние храмы дали греческому характеру в эпоху войн с персами. Ибо мы видим в этих войнах с персами, как герои Греции, пламенно воодушевлённые всем тем, что они получили от своих отцов, бросаются против потока, который, как течение упадочного Востока несётся на них. И то, что означает этот тогдашний отпор греков, когда мудрость греческих храмов, когда учителя древних греческих мистерий в душах героев войн с персами боролись против отливающей культуры Востока, – то, что это означает, охватить это, мои дорогие друзья, человеческая душа может только тогда, когда эта душа поставит себе вопрос: что должно было статься с Южной Европой и вместе с тем и со всей позднейшей Европой, если бы маленький народ Греции не отразил тогда натиск больших физических масс с Востока?
Тем, что совершили тогда греки, было заложено зерно всего позднейшего, что развилось в европейской культуре вплоть до наших дней. И даже то, что на Востоке развилось из того, что обратно с Запада на Восток принёс Александр Великий, даже это могло развиться только после того, как обречённое на упадок – даже в отношении своей физической силы – было отброшено тем, что в душах греков жило, как пламенный энтузиазм. Мы будем ощущать это как достижение духовных властей, которые принесли Греции то, что ей должно было быть принесено. Мы почувствуем все это в душах греческих героев, противостоявших в разных битвах персам. Так нужно учиться чувствовать историю, потому что то, что нам даётся обыкновенно, как история, есть только пустая идейная абстракция, и то в лучшем случае. То, что действует в более позднем из более раннего, можно наблюдать только тогда, когда возвращаешься к тому, что, быть может, в течение тысячелетий давалось человеческим душам и что затем в определённое время приняло реальные формы.
И осмыслив всё это, мы приходим к самому существенному для тех культур, которые находятся в состоянии подъема к своей высшей точке. В этих культурах все, что, будучи живым, действует в человеке, – красота, добродетель, целесообразное, все, что человек хочет совершить и реализовать в жизни, – все видится возникающим непосредственно из мудрости, из духовного. Когда человек проникнут, инспирирован мудростью храмов, тогда все остальное получается само собой; таким в восходящие эпохи бывает чувство. А моменты, когда вопросы, когда ощущения разделяются, когда, например, вопрос о добре или о прекрасном становится самостоятельным по отношении к вопросу о божественной Праоснове (т. е. , когда мы не видим в добре и прекрасном божественное), тогда начинаются времена упадка. Поэтому, если подчёркивается, что наряду с исконно духовным, надлежит особенно заботиться о том или ином, что то или иное и есть главное, мы можем быть уверены, что живём во времена упадка. Когда нет доверия к духовному, к тому, что оно может породить из себя всё необходимое для человеческой жизни, тогда единые культурные потоки, которые при подъёме образуют единство, разделяются на отдельные течения.
Всё выше изложенное ясно видно на примере Греции, когда в эпоху упадка развивается течение, которое мы называем стоицизмом. У Платона и Аристотеля в мудрости заключалось и добро; всякий порыв к добру мог возникнуть только из мудрости. Стоики спрашивают, что человек должен делать, чтобы стать мудрым и правильно живущим? Практические жизненные цели примешиваются к тому, что было некогда универсальной воодушевленностью истиной. В эпикуреизм примешивается ещё нечто, проявляющееся в том, что люди спрашивают: как следует мне устроиться интеллектуально, чтобы эта жизнь протекала, возможно, более отрадно, внутренне гармонично? На этот вопрос Фалес, Платон, вплоть до Аристотеля, ответили бы: ищи истину, и она даст тебе величайшее блаженство, зерно всякой любви.
Но теперь этот вопрос отделяется от вопроса об истине и возникает течение упадка. Таково то, что называется стоицизмом и эпикуреизмом, – это течение упадка. Своим следствием это всегда имеет то, что истина становится сомнительной для людей, что она теряет силу. Поэтому одновременно со стоицизмом и эпикуреизмом выступает в эпоху упадка и скептицизм, склонность к сомнению в истине. И если эти течения поработали некоторое время, то человек, который стремится к истине, чувствует себя выкинутым из мировой души и обращается внутрь себя, обращается к своей внутренней жизни. Это встречает нас в дальнейшем протекании греческой жизни в неоплатонизме, в той философии, которая больше не имеет связи с внешней жизнью, которая смотрит внутрь себя и в мистическом восхождении отдельного человека устремлена к истинному.
Так мы имеем восходящую, так мы имеем нисходящую ступенеобразную культуру. И то, что выработалось во время подъёма, расплывается и исчезает медленно и постепенно, пока с приближением 1250 года не начинается, конечно, не легко заметная, но оттого не менее великая инспирация человечества, которую я охарактеризовал ранее. Ибо с этого времени, вновь, наряду с вопросами об истине, выступают те же вопросы о добре, о внешне-целесообразном и т. д., которые отделяются от одного единственного великого вопроса об истине. И чрезвычайно интересно, что и нисходящий ход человеческого развития вплоть до Греко-латинской эпохи, и поддерживаемое нами новое восхождение, мы видим в некоторых предчувствиях, которые, исходя из народных инстинктов, давались практической жизни.
Как же должны были мыслить люди, которые это чувствовали и оглядывались на великие фигуры человеческой истории? И мы видим, что в сознании всех древних эпох живёт одно: ведущие личности, герои всех эпох, считались сынами богов; это значит, что позади личностей, которые выступают в истории, люди видели божественное, они видели это опустившимся на землю и даже рождённым от божественных существ. Тогда представляли себе, что сыны богов сочетались с дочерьми человеческими, чтобы довести духовное до физического плана.
Итак, если ранее ощущали: необходимо видеть духовное раньше физического, т. е. физического человека – как тень духовного; если в греческую эпоху мудрецов видели живущими, как «я» в «я», то в послегреческую эпоху необходимо было видеть личностей, которые живут на физическом плане и уже, затем вживаются в духовное посредством того, что живёт в физическом (это мы). Это понимание развилось из некоторого инстинктивного знания. Как догреческая эпоха имела сынов богов, а греки – мудрецов, так послегреческие народы имеют святых, которые поднимаются к духовной жизни через то, чего они добиваются на физическом плане. И в этом мы видим, как в народном инстинкте, за майей находится нечто такое, что исторически движет человечество вперёд.
И если мы поймём это, тогда то, что живёт в этих эпохах, будет светить в отдельной человеческой душе, и мы поймём, как групповая карма должна модифицироваться благодаря тому, что люди и каждый человек в отдельности, являются в то же время и орудиями хода исторического развития. И тогда мы сможем понять, если Хроника Акаши показывает, что в Новалисе (нем. поэт и философ), например, нам надлежит видеть нечто восходящее к древнему Илии. Это чрезвычайно интересная последовательность инкарнаций. Здесь мы видим, как в Илии всплывает пророческий элемент, ибо евреи имели миссией подготовить то, что должно было прийти позднее. Они подготавливали это посредством перехода от патриархов к пророкам, через фигуру Моисея. В то время как в Аврааме мы ещё видим, что израильтянин чувствует действие Бога в себе, в своей крови, в Илии мы видим переход к восхищённости духовными мирами.
Всё подготавливается постепенно. В Илии живёт индивидуальность, которая уже в древние времена исполняется тем, что должно прийти в будущем. Затем мы видим, что эта индивидуальность должна служить орудием подготовки понимания Импульса Христа. Мы видим, что индивидуальность Илии вновь рождается в Иоанне Крестителе. Он есть орудие высшего и нужна была высокая индивидуальность Илии, чтобы служить таким орудием.
Позднее мы видим, что эта индивидуальность оказалась пригодной для того, чтобы в формы, которые были возможны только под влиянием четвёртого постатлантического культурного периода, влить то, что должно было действовать в будущем. Каким бы удивительным нам это не показалось, эта индивидуальность появляется вновь в Рафаэле и соединяет в живописи то, что во все времена должно действовать как христианский импульс, с чудесными формами Греции. И здесь мы можем понять, как относится индивидуальная карма этого периода к внешней инкарнации. От внешнего воплощения требуется, чтобы в Рафаэле могла высказаться некоторая сила того времени; для этой силы времени пригодна индивидуальность Илии-Иоанна. Но эпоха может дать такой силе только хрупкое физическое тело, потому Рафаэль умирает так рано.
Другую сторону своего существа эта индивидуальность должна выявить в такое время, когда отдельные течения уже опять разошлись. Там она появляется в Новалисе. Мы видим тогда, что в Новалисе в своеобразном облике уже действительно живёт все то, что даётся нам теперь духовной наукой. Ибо такие меткие суждения об отношении астрального к эфирному и физическому телу, о бодрствовании и сне не давались за исключением духовной науки, никем, кроме Новалиса, вновь восставшего Рафаэля. Все эти вещи указывают нам, что индивидуальности – это орудия быстро текущего потока развития человечества.
И глядя на человеческое развитие, на эту загадочную смену того, что свершается в истории, мы можем предощутить, что живёт в каждом событии и как импульсы высших духовных сил проявляются в нашей эволюции (здесь и сейчас).
Если благодаря всему вышесказанному в применении к историческому развитию человечества, если через все это в ваших сердцах возникнет чувство того, как подлинные, реальные духовные силы действуют в истории посредством своих орудий, то тогда вы правильным образом восприняли изложенное. И тогда это чувство можно было бы назвать верным, исходящим из оккультно-исторического рассмотрения, чувством становления во времени, движения вперёд во времени.
И если сердце каждого из вас захотело бы принять в себя это чувство человеческого и божественного поступательного движения во времени, принять его ради сознательного участия в развитии Земли, в которое мы все включены, ощутить это живое чувство сопричастности, то в этом чувстве могло бы жить для всех вас пожелание на Новый год. И сегодня, у одного из малых поворотных пунктов времени я хотел бы сказать: смотрите на то, о чем здесь говорилось, как на исходный пункт развития чувства времени в истории. И в определённом смысле пусть будет символом то, что даже столь малый переход от одного отрезка времени к другому, как переход в Новый год, мы смогли употребить на то, чтобы позволить действовать в наших душах идеям решающих переходов во времени, познав которые мы становимся другими людьми.
